Великое Нечто - Страница 117

117

— Угу, но прежде нужно завершить одно дело, — мрачно сказал Никита. — Меня попытались подставить, и я не собираюсь этого спускать. Поезжай прямо по проспекту до перекрестка, а потом я покажу куда.

Он вытащил из «беретты» обойму, осмотрел, а потом ладонью вдвинул ее на место до щелчка.

Фирма Никиты находилась на первом офисном этаже одного из новых домов на Мичуринском проспекте. Над дверью красовалась золоченая, в классическом стиле вывеска.

— Я не знал, что у тебя такая деловая хватка, — удивился Корсаков, созерцая внешние проявления преуспевания.

— Нет у меня никакой хватки. Я давно уже запутался, — грустно сказал Никита. — Чтобы разбираться во всех этих бумажонках, которые мне тащат на подпись, нужно быть буквоедом, а я человек широкий.

Он вышел из машины и захлопнул дверцу.

— Жди меня здесь! Видишь вон то крайнее окно с жалюзи? Это мой кабинет. Если услышишь вопли и звон стекла — значит, у кого-то неприятности, — хмыкнул Никита.

— Может, мне пойти с тобой?

— Не светись лишний раз. Сдается мне, что мой зам заинтересован, чтобы все прошло тихо.

Никита поднялся на крыльцо, махнул рукой перед видеокамерой внешнего наблюдения, и дверь сразу же открыли. Бурьин энергично шагнул и исчез внутри, а Алексей остался в машине. И как почти всегда бывало, когда он вдруг оставался один, мысли его опять вернулись к Лиде.

Спустя несколько минут Корсаков увидел, как в кабинете у Бурьина поднялись жалюзи. Никита подошел к столу, что-то взял и сразу вышел из кабинета. Около часа он не появлялся, и Алексей начинал уже беспокоиться, когда вдруг железная дверь лязгнула и показался Никита в сопровождении маленького курчавого толстячка с лысинкой, который на ходу подрагивал, как желе. Под глазом у толстячка мерцал лиловый фонарь.

Вид у толстячка был бледный, он вприпрыжку бежал за Бурьиным и на ходу пытался заискивающе заглянуть ему в лицо. Из окон им вслед удивленно смотрели белые лица сотрудников.

— Ты спятил! Оставить фирму в такой момент, — лепетал толстячок с одесским акцентом.

— Исчезни с глаз моих и помни, о чем мы договорились. Или никакое двойное гражданство не спасет. — Прежде чем забросить в багажник вместительную сумку, которую он нес с собой, Бурьин приостановился, всем корпусом повернулся к толстячку и провел ребром ладони по горлу.

Толстячок в ужасе отшатнулся.

Бурьин захлопнул багажник и сел в машину.

— Поехали! Пока, ягненочек! — весело крикнул он, высовываясь в окно. Машина тронулась, оставив ошеломленного зама в облачке выхлопных газов.

В зеркальце заднего вида Корсаков видел, что лицо у толстячка исключительно унылое и безрадостное, будто сей почтенный муж уже заранее взвешивал, не воспользоваться ли преимуществами двойного гражданства.

— Ну как все прошло? — спросил он у Бурьина. — Ты все бросил?

— Точно, — удовлетворенно подтвердил Никита. — Бросил. Видел бы ты физиономию этого жоха, когда я вломился к нему в кабинет. Он уставился на меня как на привидение. У меня даже появился соблазн размазать его но стене, но потом сдержался.

— И ты уволился?

— Точно. Не входя ни в какие объяснения, взял и уволился, просто и красиво, а в качестве компенсации захватил кое-какие деньжата из сейфа. Видел бы ты, как этот поросенок хватал меня за руку, просто умора.

— И много денег?

— Не считал, — равнодушно сказал Никита. — Но на первое время нам хватит. И на новые документы тоже. Надоело мне что-то быть Никитой Бурьиным.

— А он на тебя не заявит?

— Валька-то? Не посмеет, у него рыльце в пуху. Опять же — это черный нал.

На повороте с Садового на Тверскую-Ямскую Бурьин задумчиво забарабанил пальцами по рулю.

— Значит, в Питер? Прощай Москва? — спросил он. Корсаков кивнул. Красная «БМВ» свернула на шоссе и устремилась к выезду из города. Ни Корсакова, ни Бурьина ничего уже не удерживало в Москве. Все мосты были сожжены.

Чем дольше Лирда и ее спутники оставались в квартире на Остоженке, тем плотнее сгущались над ними тучи. Майстрюк никак не проявлялся, а это могло означать только одно — пожиратель уже растянул вокруг них красные флажки и затаился в засаде.

А тут еще Лирда ровным счетом ничего не делала для своего спасения и, казалось, была совершенно безразлична к своей судьбе. Она не поддавалась ни на какие уговоры и была погружена в глухое уныние. Вечером второго дня она вдруг вскрикнула и схватилась руками за шею.

— Оно обожгло меня, — прошептала она.

— А сейчас?

— Сейчас оно обычное. Не горячее и не холодное.

— Наверное, тебе померещилось, но все равно я думаю, тебе лучше его снять, — сказал Бнург.

Лирда стала нашаривать застежку, но ощутила лишь непрерывную цепочку жемчужин. Застежка исчезла. Более того, когда пальцы девушки скользили по ожерелью, Лирде вновь почудилось, что бусины на мгновение стали теплыми.

— Все в порядке. Я не стану его снимать, — как можно спокойнее заявила Лирда, чтобы не выдать родственникам простую и ставшую уже ясной для нее истину, что ожерелье попросту нельзя снять.

Вскоре ожерелье притихло, и Лирда, насколько это было возможно, забыла о нем, хотя ее по-прежнему не покидало ощущение, что она носит на шее не то удава, не то бомбу с часовым механизмом. Но в том состоянии души, в котором она теперь находилась, это скорее забавляло ее.

— Ты ничего не хочешь? Я хочу сказать, если ты чего-нибудь хочешь… — Бнург положил лохматую морду на подлокотник ее кресла.

— Спасибо, дедушка, ничего…

— Здесь довольно безопасно. Майстрюку будет непросто подобраться к нам. Почти вся округа населена нашими фантомами, — с гордостью продолжал Бнург. — Последние дни мы с твоим отцом не сидели сложа руки.

117