Великое Нечто - Страница 71

К оглавлению

Егорыч пошевелил губами, но ничего не сказал.

Дубровину стало стыдно. «Я совсем не умею разговариватьс простыми людьми!» — подумал он.

— То есть я хочу спросить: вы в частном секторе живете? У вас свой дом?

— Свой, милок, свой. Не твой же! — заверил его Егорыч.

— Значит, у вас хозяйство, скот, огород?

— Да ну их! Одна морока!

— Я понимаю, невыгодно нынче держать, — с осведомленным видом закивал Семен Маркович.

— Почему не выгодно? Для кого, может, и выгодно, — пожал плечами Егорыч. — Старый я уже для ентих делов, бабка померла… А ты-то сам, чай, московский?

— Да, я из Москвы, — удивился Семен Маркович, пораженный тем, что, несмотря на замасленную кепку, его так скоро рассекретили. — А как вы догадались?

— Вопросов больно много задаешь: как да чего? Ты прежде поставь стаканчик, подружись, а там уж и спрашивай. Народ, он какой, — ты к нему всей душой, и он к тебе. — Егорыч подмигнул и хлопнул себя ладонью по лысине.

Узнав, что Семену Марковичу негде остановиться, Егорыч пригласил его к себе.

— Живи сколько влезет! Дом у меня большой, места хватит. Будешь мне поллитру в день ставить, и порядок.

— Я хочу узнать весь быт этого края, походить по деревенькам, посмотреть на людей, поговорить с ними… — засомневался Дубровин, прикидывая, что для цикла лекций мало одного деда Егорыча.

— Я ж тебя силком держать не буду! Хоть целыми днями броди! Рядом деревеньки маленькие: Титовка, Гнильское, за лесом — Запрудное, ты там на русский народ во как насмотришься! — И дед Егорыч убедительно провел ребром ладони по шее.

Семен Маркович согласился. Легкость, с какой он завоевал доверие простого русского мужичка, наполнила его сердце радостью. Теперь он был уверен в успехе своей экспедиции. Ну держитесь, западные университеты, он такой цикл лекций составит, такими примерами их сопроводит!

Как только автобус остановился в Болотове, дед Егорыч завлек своего квартиранта в магазинчик и велел купить две бутылки «Столичной».

— Ты и сам столичный. Вот и выпьем за столицу! — предложил он.

— Це-це-це, — вздохнул Семен Маркович и купил две бутылки.

— Вот тебе и «це-це»! — обрадовался Егорыч. — Не волнуйся, закусон — рыбку там, картошечку — все найдем.

Дом Егорыча был на краю поселка, в одном из переулков, выходящих на луг. Подходы к нему затянуло высоченной травой, а забор завалился.

— Как это чудесно: здоровые патриархальные занятия на свежем воздухе! — восхитился Дубровин, наблюдая, как Егорыч долго отпирает извлеченным из-под ступеньки ключом ржавый замок.

Они вошли в дом. Внутри было сыро, прохладно, белел высокий бок печки. Хозяин раздвинул занавески на окнах. В стекло билась оса. Егорыч поднял было ладонь раздавить ее, но, раздумав, опустил руку. Не успел расчувствовавшийся Семен Маркович умилиться его доброте, как Егорыч взял стакан и с хрустом раздавил осу его донышком.

— Тяпнет еще, зараза! — буркнул он. Бормоча что-то, Егорыч поставил вариться картошку в мундире, достал из погреба банку с консервированными помидорами и тряпкой вытер с нее пыль.

— Теперь можно и за жизнь поговорить, — сказал он. — Ты, сынок, спрашивал, что такое, по моему мнению, русская идея. И вот что я тебе скажу…

— Можно я включу диктофон? — перебил его Дубровский.

— Включай! А я покуда эту штукенцию распузырю, — великодущно разрешил дед Егорыч.

Под вечер они сидели на скамейке перед домом Егорыча. На другой стороне улицы парень в растянутом спортивном трико ремонтировал мопед. Время от времени его кусали комары, и он сгоряча шлепал по ним испачканной ладонью, отчего на плечах и спине у него возникали черные отпечатки.

— Жизнь наша деревенская какая? Непростая жизнь! — горько говорил Егорыч, взлохматив бороду. — Видишь луг? Мне в позапрошлом годе на нем гектар земли дали.

— Гектар земли? Да что вы говорите? Выходит, вы теперь землевладелец? — Семен Маркович затолкал в диктофон кассету.

— А то как же! Некоторые и так и сяк уже подкатывали: «Продай!» Не-а, моя земля — не продам. У меня другая задумка есть: пущай меня на моем гектаре похоронят. Место хорошее, сухое, простор есть. Как думаешь: разрешат? — И дед Егорыч торжествующе сощурился на своего гостя.

Семен Маркович вздрогнул. Ему почему-то не понравилось, что Егорыч заговорил о смерти. И не потому не поправилось, что здоровье старика было ему важно, а по какой-то иной, смутной причине.

— Да куда вам, дедушка! Рано еще об этом думать, — через силу улыбнулся Дубровин.

— Куда ж рано: почитай что семьдесят три годка! — не без смака произнес дед и поставил на деревянный с гнильцой столик два стакана. — Ну что, еще по семь бульков? — предложил он.

— По семь чего? — не понял Семен Маркович.

— Бульков, — повторил Егорыч. — Бульк, бульк, бульк —. пузырики видишь? Всего в полной бутылке двадцать один бульк. Не слышал разве?

— А если выливать быстрее? — спросил ошарашенный Семен Маркович.

— То и булькается быстрее… — лукаво прищурился дед и, зачихав от смеха, хлопнул Дубровина по коленке.

Семен Маркович посмотрел, включен ли диктофон. Он заранее предвкушал, как эта деталь оживит его лекцию.

Они выпили по семь бульков, потом еще по три, и последний бульк Семен Маркович пролил на столик, когда попытался его подсчитать.

— Убить тебя мало за то, что водку пролил, — захихикал дед Егорыч.

На веранде охмелевший Дубровин прилег на истертый диванчик, заплатанный плед на котором изображал дам и кавалеров, прогуливающихся в парке. Дед Егорыч, кашляя, возился за стеной. Семен Маркович смотрел на спинку дивана, и ему казалось, что дамы и кавалеры вот-вот сойдут с нее и, перешагнув через него, пойдут по комнате.