Великое Нечто - Страница 86

К оглавлению

86

— Или свалился с луны, — расхохотался Никита, не подозревая, насколько близок к истине.

Гепард некоторое время трусил на небольшом расстоянии от приятелей, а потом остановился и прилег под разлапистой елью. «Не узнали. Даже он не узнал, — подумала Лирда. — Впрочем, так и должно было произойти. Земляне настолько приучили свой глаз видеть не внутреннюю сущность, а внешнюю форму, что это отразилось на свойствах их мышления».

Вспомнив о майстрюке, Лирда сотворила нескольких гепардов-фантомов и пустила их бегать по лесу. Один из этих фантомов забежал в центр Пскова и был там застрелен, еще двоих уничтожил майстрюк, а последний фантом оказался настолько приспособленным к местным условиям, что даже где-то задрал козленка.

Хотя новая форма Лирды была легкой, быстрой и ловкой, она тяготилась ею. Ей снова хотелось вернуться к прежней форме девушки, к которой она успела так привязаться. Даже странно, насколько сильным бывает порой притяжение формы. Можно подумать, что все они, вся древняя цивилизация мрыгов когда-то населяла планету, подобную этой, и каждый из них принадлежал к одному из многочисленных ее видов: прадедушка Бнург был собакой, Дымла — роковой женщиной или гетерой, а Грзенк — орланом-белохвостом… Но мало ли что придет в голову гепарду!

Глава XXVI
ПОСЛЕ СМЕРТИ

Грзенк никогда не считал, что умирать приятно. Но умирать оказалось еще неприятнее, чем он мог предположить. Когда майстрюк переработал его тело, ему показалось, что он окунулся в вязкую липкую черноту, в которой не было ни боли, ни страха — вообще ничего…

И это липкое бесформенное ничего и было самым отвратительным. В нем растворились почти все чувства и желания, оставив лишь равнодушие и страх. Мир, бывший для него когда-то таким огромным, сузился теперь до размеров липкой пустоты. Но, не давая панике охватить себя, Грзенк, со свойственной ему тягой к анализу, наблюдал за собой как бы со стороны.

В первое мгновение, когда майстрюк убил его, у него ушло зрение, потом, чуть погодя, слух, обоняние и вкус…

Пуповина, которой он был соединен с жизнью и через которую подпитывался внешней информацией, оказалась разомобрублена. Ушло ощущение тела. Связь с ним, длившаяся уже триста циклов, прервалась. Грзенк ощутил себя подвешеннымв темноте посреди черной комнаты, когда не видишь стен и не знаешь даже, есть ли они. Было как ночью, в бессонницу. Открываешь глаза — кругом такая же кромешная мгла и непонятно даже, открыл ли ты их. Нет ничего, есть только твое Я, а потом и оно уже, само его существование, ставится под сомнение. Некоторое время Грзенкэкспериментировал со своим Я, и чем больше он исследовал себя, тем больше ему казалось, что его Я становится все меньше и меньше. Его границы обламывались, растворялись, подтаивали, точно края льдины, попавшей в теплое течение.

Внезапно, хотя Грзенк не испытывал боли, его охватил слепой ужас. Он понял, что подвергся разрушительному для его личности воздействию объединяющего сознания, пытавшегося растворить его в себе, сделать частью неподвижного мыслительного моря. Но одновременно Грзенк испытывал и определенное искушение. Какой-то его внутренней, глубоко сокрытой «пораженческой» сущности хотелось перестать бороться и сдаться, и будь что будет, лишь бы наступил долгожданный покой, лишь бы провалиться в ничто, забыть обо всем.

Грзенк вспомнил, что еще Крам в своем первом пророчестве писал как о стремлении материи к объединению в чудовищный сгусток, так и о стремлении душ к слиянию в единое начало, где не будет отдельных личностей, а будет некая универсальная и всеобъемлющая душа. Причем Крам отмечал, что процесс объединения материи и духа не является делом будущего, а давно уже происходит во Вселенной.

Грзенк собрал в кулак свою волю, или, вернее, ее остатки, и осознал, что затягивающий его личность конгломерат душ вовсе не является таким уж сильным. Это был не океан, не озеро и даже не ручей, а всего лишь крошечная капелька слившихся сознаний. Поэтому и натиск их на Грзенка был еще довольно неумелым. Это были те слабые души, которые не сумели приспособиться в пустоте Иллюзорных миров и в ужасе вцепились друг в друга, утратив свои личности. Как если бы двадцать или тридцать человек, не умеющих плавать, упали вдруг за борт посреди моря и, вместо того чтобы попытаться спастись, стали в панике хвататься друг за друга, вцепляться в волосы, а потом все вместе, держась за руки и парализуя все возможные движения, смирненько пошли бы ко дну.

Но, надо отдать ему должное, Грзенку такой расклад не понравился. Индивидуалистическое начало в нем было сильнее потребности в слиянии. К тому же одна мысль не давала Грзенку покоя. Одно слово, одна настойчивая мысль: «Лирда! Лирда! Лирда!», что он оставил дочь в опасности и майстрюк подбирается к ней, заставляла Грзенка отчаянно бороться за свою личность.

«Зачем тебе дочь? Зачем тебе все? Слейся с нами, забудь обо всем. А когда твоя дочь умрет, она тоже попадет сюда, тоже сольется с нами», — нашептывало ему универсальное сознание.

Но в голоске этом было что-то трусливое и нерешительное. Еще бы! Двадцать слившихся трусостей! Двадцать пораженческих сознаний, отказавшихся от собственного Я!

Грзенк не на шутку разозлился и стал вырываться из этого гнилостного болотца. Часть за частью, крупица за крупицей он возвращал себе свое Я, вновь очерчивая стершиеся границы. Время от времени Грзенк, путаясь, очерчивал себе и кусочки чужого Я, и тогда чужое Я испуганно шарахалось, источая запах мускуса, и просачивалось у него между пальцами, спешно всасываясь в родное болотце.

86