Великое Нечто - Страница 55

Она стала творить себе поклонников и великодушно позволяла им то любить, то мучить себя, как ей того хотелось. Бнургу не нравилось, что жена всякий раз является к нему в сопровождении нового воздыхателя, настолько све-жесотворенного, что взгляд невольно искал на нем следы оберточной бумаги. Это мог быть и холодный лощеный франт в черном фраке, презрительно сквозь зубы цедивший слова, и купец Паратов из «Бесприданницы», и кинозвезда, а то и простоватый неандерталец, который, ревнуя, омерзительно скалил зубы и пытался огреть Бнурга дубинкой.

Но это все еще был не идеальный возлюбленный, который представлял бы серьезную угрозу, а, так сказать, первые шаги к нему. Дымла постоянно экспериментировала, сочетала несочетаемое, брала у каждого по черте, училась на ошибках и с каждым разом подбиралась все ближе и ближе к своему идеалу, к этакому универсальному герою, которым она сама, его создательница, могла бы увлечься.

Эта игра в любовь вскоре так затянула Дымлу, что Бнург, творивший свой непонятный призрачный мирок, стал казаться ей скучным и малоинтересным. Он говорил не то и не так, не вовремя приходил, не вовремя уходил и допускал ошибки, каких никогда не допустил бы даже самый простенький фантом, которому изначально, еще в интимный момент сотворения, нашептывалось в ушко, что любит и что не любит его хозяйка.

Теперь они виделись только раз в десять циклов на семейных советах, отдавая дань традиции, и все меньше и меньше могли рассказать друг другу, пока не стали совсем чужими. Со времени последней встречи Бнурга и его жены прошло уже более полусотни циклов, когда они не встречались даже случайно: Иллюзорные миры так огромны, что в них легко затеряться. Лишь однажды от Лирды, связывавшей все нити их огромной семьи, Бнург узнал, что Дымле, кажется, удалось сотворить себе такого героя, который совершенно прибрал ее к рукам и заставил забыть о дальнейших поисках. «Бабушка говорит, что он деспот, роскошный мягкий деспот, и она от него без ума», — брезгливо подобрав щупальца, сказала тогда Лирда.

Но эта новость мало тронула Бнурга, с увлечением осваивавшего для себя прелести новой формы — формы дворняги. По правде сказать, он вообще не вспоминал о Дымле, пока шар майстрюка внезапно не напомнил ему о ней.

В Бнурге шевельнулось забытое чувство, и захотелось вновь увидеть жену. К тому же момент для семьи настал критический, ее последние представители, существовавшие не в иллюзорном, а в реальном мире — Грзенк и Лирда, — находились в опасности. Не исключено, что прабабушка могла дать им полезный совет.

Несмотря на свои многочисленные слабости и легкомыслие, Дымла обладала одной почти сверхъестественной способностью, которой Бнург полностью доверял, — темпоральной интуицией. Темпоральная интуиция в самых простых проявлениях — это умение заглядывать в еще не наступившее будущее, а в наибольшем развитии — способность связывать события прошлого, настоящего и будущего по малозначащим для стороннего наблюдателя признакам и приметам.

Примет у Дымлы было множество, внешне часто нелепых, но самое странное, что они все работали. Запахи, звуки, вкус — все выстраивалось в прочную логическую взаимосвязь.

Бнург вошел в телепатическое пространство и окликнул Дымлу. Сигналы связи в ирреальном мире проходят очень быстро. Категория пространства здесь весьма относительна, да и категория времени существует в основном для удобства перемещения по его шкале.

Ответ от Дымлы поступил почти сразу, и оттуда, откуда Бнург и не ожидал его получить. Вселенная огромна, и в ней масса прекрасных миров, но Дымла тоже была здесь, на Земле, и уже довольно давно. Она сообщила название маленького гавайского атолла, где, как она сказала, у нее был крошечный домик. Бнург немедленно переместился туда.

«Крошечный домик» оказался виллой, занимавшей добрую треть небольшого атолла. По роскоши и излишествам эта вилла вполне могла принадлежать римскому императору времен упадка. Белые колонны подпирали массивный портик, от колонн к океану спускалась мраморная лестница, нижние ступеньки которой омывал прилив.

Бнург побежал по лестнице вверх, но неожиданно заскулил и поджал лапу, уколотую шипом. Ступеньки были покрыты живым ковром из роз, причем розы были явно не фантомного происхождения. «Какой идиотизм!» — подумал Бнург и с досады превратил все розы в кактусы.

У входа стоял огромный гаваец с широким, явно турецким ятаганом за поясом. Дымла плохо знала историю и смешивала эпохи смелее голливудских режиссеров. Привратник с удивлением покосился на пса, потом на океан и опять на пса, соображая, откуда он взялся, и, с чувством размахнувшись, попытался пнуть Бнурга. Пес мимоходом цапнул гавайца за икру и вбежал во дворец.

Проскочив под ногами у изумленных слуг, Бнург вбежал в огромный зал и от неожиданности поджал хвост. Такого великолепия видеть ему еще не приходилось.

Похоже, Дымла, мало склонная к лукавому мудрствованию, заимствовала весь интерьер у царицы Клеопатры. Сама она полулежала у трона на мягких атласных подушках, а два красавца-атлета почтительно обмахивали ее опахалами на длинных рукоятках.

Заметив подбежавшую к трону собаку, Дымла приподняла холеную руку и жестом, полным царственной небрежности, указала Бнургу место возле себя. Она была в прозрачном шелковом хитоне, почти не скрывавшем роскошного тела ухоженной, избалованной вниманием женщины.

Пышные груди с темными сосками, красивый плоский живот, чуть полноватая нога, согнутая в колене — вся внешность и поза Дымлы дышали томной негой и спокойствием. Ее широкоскулое лицо с большими, словно под углом прорезанными глазами, вздернутым носом и пухлыми губами не выражало ничего, кроме лени. Впрочем, Бнург слишком хорошо знал свою жену, чтобы доверять первому впечатлению.